Демон задумчиво почесывает левое крыло.
Вот так всегда…
С шкатулками — беда!
Пошлю донос. Такому казначею
Дать надо в шею!
Двор Гудала. Рабы злорадно ходят по сцене и потирают руки.
1-й раб. Час возмездия настал…
2-й раб. Конь к калитке прискакал!
3-й раб. На коне жених лежал.
4-й раб. Ха-ха-ха! Реви, Гудал!
5-й раб. Чтобы черт их всех побрал!
Тамара выходит в траурной чадре и с арапником в руке.
Прочь, презренные рабы!
Завтра всем забрею лбы…
Рабы, извергая проклятия, разбегаются.
Тамара, пластически ломая пальцы, поет.
Час пробил. Вспыхнула борьба.
Кто нас спасет? Буржуи — слепы.
Интеллигенция — слаба.
Поляки? Но они — Мазепы…
Об интервенции мечтать
Нам в этот грозный час негоже:
Европа — ростовщик и тать,
Ей наша нефть всего дороже!
Демон, завернутый в красный флаг, появляется на кровле.
Клянусь я Маркса бородою,
Клянусь я плешью Ильича,
Клянусь серебряной рудою,
Клянусь улыбкой палача,
Клянусь я Лермонтовым Мишкой
И дагестанским курдюком,
Что я, снесясь депешей с Гришкой,
Тебя пристрою в Исполком!
Пусть ты княжна… Я все устрою,
Куплю дворец, надену фрак
И закормлю тебя икрою…
Вступи со мной в короткий брак!
Тамара конфузливо примеряет перед зеркалом красный бант. На лице блуждает сменовеховская улыбка.
В граммофоне нет такой пластинки…
Чей же голос здесь прорезал мглу?
К черту скорбь! Эй! девушки-грузинки!
Принесите ром и шепталу…
Ограда горного монастыря. Метель ревет «Интернационал». Сторож ходит перед калиткой и бьет в чугунную доску.
Что за свинство в самом деле
Энти стенки сторожить!
Надоел мне вой метели.
Разве я не должен жить?
Завтра первую монашку
Посажу на ишака,
Отточу лихую шашку
И помчусь служить в Че-Ка!
Демон (перелезает через забор и бренчит кошельком).
Товарищ сторож! Ты болван:
Поешь, стучишь… Для ча?
Ступай в ближайший, брат, духан
И пей за Ильича!
Сторож почтительно берет палкой «на-краул», ловит брошенный кошелек и исчезает за обрывом.
Келья Тамары. Княжна лежит на оттоманке, грызет семечки и, зевая, читает «Известия».
Ночь тиха, ночь ясна.
Не могу я уснуть!
Хоть бы сам сатана
Приналег мне на грудь…
Демон вышибает коленом окно и под аккомпанемент гармоники поет на мотив «Гульминджана».
Облетел я всю Кубань,
Спрашивал: где келья?
Мне сказали: перестань,
Поищи в ущельям!
Я теперь тебе нашел, —
Сдохну, не отстану!
Через местный Комсомол
Пропуск я достану…
Сгнил в тюрьме старик Гудал,
Ты — моя невеста!
Джугашвили обещал Мне в Париже место.
Здесь теперь грузинский рай,
Но в Париже слаще:
По три шляпки в день меняй,
Можешь даже чаще!..
У тебя есть белый грудь,
У меня есть руки, —
Развлечемся как-нибудь
От житейской скуки!..
Упакуй свой чемодан!
Спрячь брильянты в книжкам…
Горы в тучах. Сторож — пьян.
Пулемет под мышкам…
Тамара (вскакивает, снимает с Демона красноармейский шлем и примеряет).
Я согласна, Демон страстный,
Улетим с тобой в Париж.
Через месяц стяг наш красный
Ты над Сеной водрузишь!..
(Улетают в форточку.)
Входит, покачиваясь, сторож. Смотрит на разрытый гардероб и качает головой.
Все увезла — и брошки, и браслеты.
С пустой бутылкою остался я в руках…
Пристроится и будет жрать конфеты, —
А пролетарий… вечно в дураках!
(Спотыкается и засыпает на ковре.)
За сценой красноорудийная пальба.
С подлинным верно: А. Ч.
<1925>
Конан Дойл, обладая независимым состоянием и досугом, исчерпав все свои возможности в области «новейших похождений знаменитого сыщика», в последние годы, как известно, занялся материализацией духов. К сожалению, далеко не все опыты ему удавались. Так однажды, в конце мая 1926 года, он чередующимися в таинственной последовательности пассами и острым напряжением воли попытался было вызвать к жизни шотландского пирата Джонатана Пирсона. Пирсон, как полагал Конан Дойл, несомненно знал несметное количество легенд, приключений и старых поверий, авторское право в потустороннем мире никем не закреплено, — стало быть, пират мог бы, ничем не рискуя, обогатить творчество маститого сыщиковеда на несколько томов сразу.
Спутался ли порядок пассов или материализующие волны, исходившие из позвоночного хребта англичанина, приняли не то направление и вместо утесов Шотландии достигли, никем не перехваченные, далекой Псковской губернии, — но вместо знакомого по старинным английским лубкам, похожего на дикобраза Пирсона, в восточном окне перед удивленными глазами Конан Дойла закачалась незнакомая фигура. Ясные, зоркие глаза, тугие завитки волос вокруг крутого широкого лба, круглые капитанские бакенбарды, вздернутый ворот старинного сюртука, закрывающий самое горло сложно повязанный фуляр. Профессия?.. Быть может, музыкант: мягкое мерцание глаз и узкие кисти рук позволяли это предполагать, — во всяком случае джентльмен, и отборного калибра. Пираты такие не бывают.