Саша Черный. Собрание сочинений в 5 томах. Т.3 - Страница 55

— Ты глуп, друг мой.

— Глуп, дедушка, верно. Книг для меня не пишут… Что же мне делать? Я все передовицы читаю — оттого и глуп. Так вот я по глупости своей и рассуждаю: если бы вместо вечеринок ваших с танцами да докладов с прениями — это же, дедушка, вроде бокса — ну, хоть бы детский журнал затеяли или приют открыли для русских детей — пользы бы больше было. Как ты думаешь, дедушка?

— Ступай, ступай! Вот что я думаю.

— Ну, да. Так всегда. Когда ответить не можешь, всегда спать посылаешь…

<1924>

ЭМИГРАНТСКИЕ РАЗГОВОРЫ

<1>

— Скажите, пожалуйста, почему этот тип именует себя профессором?

— Ну, знаете, у него все-таки есть некоторый научный стаж: до войны был вольнослушателем в Психоневрологическом институте, с полгода проболтался в Харьковском ветеринарном… Во время Керенского защищал в петроградском союзе повивальных бабок диссертацию на тему: «Авель как основоположник мелкобуржуазной идеологии»… А затем был министром народного просвещения не то у Махно, не то у атамана Маруси. Чем не стаж?

— Слов, милая, таких еще на свете нет, чтобы архив этот писать. Пусть пока заячьи министры пишут… А я уж на том свете, когда Господь призовет, писать засяду: лет тысячу писать-то надо…

* * *

— Бабушка, какой это ты пасьянс раскладываешь?

— «Наполеонову могилу», детка…

— Как тебе не надоест? Хочешь я тебе книжку дам…

— Какую такую книжку? Не люблю я этих нынешних…

— «Архив русской революции», бабушка. Вроде Майн Рида, только еще интереснее…

— Ну, голубчик… У меня архив этот весь в голове да в печенках сидит.

— Отчего ж ты не пишешь?

* * *

— Скажите, кто это там у столика — баки расправляет?

— Маститый? Это X. Знаменитый общественный бездеятель.

— А чем он собственно занимается?

— Самоуважением. И до того остальных приучил, что так все, походя, его и уважают: двадцать четыре часа в сутки. Очень почтенная личность.

— Ну что вы. Какое же это занятие — самоуважение?

— Занятие неплохое. Другой и талантлив, и умен, и честен, да так ничего у него и не выходит. А этот с баками без всех этих качеств прекрасно обходится и с одним своим самоуважением такие дела разворачивает, что чертям тошно… Хотите представиться?

— Нет уж. Спасибо. В эмиграции уважение беречь нужно. Что ж я его зря под ноги индюкам разбрасывать буду?..

* * *

— Тридцать лет женаты и учить меня вздумал… Физиологию какую-то выдумал. Обед из трех блюд ему нужен… Подумаешь! Какая там еще у эмигрантов физиология?

— Да я ж, Даша, право голоса имею.

— Никакого. Женщина в эмиграции все! Кто визу добыл? — Я. Кто по-французски за тебя в участке объясняется? — Я. Кто комнату нашел? — Я. И квартиру найду! И совсем не твое дело… Лежи на сомье и кури свои мариланы… Всю душу прокоптил.

— Да я ж, Дашенька…

— Никакая я тебе не Дашенька. После пятидесяти лет главное не питание, а квар-ти-ра. Понял? Овсянку будешь есть целый год, а квартира будет!

— Да на наши средства?

— Ха! Средства. У тебя не спрошу. А ты слыхал, как черногорцы к себе Бонапарта не пустили? Велики ли у них средства были?..

* * *

— Я, батенька, не монархист и не республиканец и прейскурант этот давно псу под хвост бросил… Ежели правительство не зверюга и не хапуга, то мне плевать, что у него там на шапке написано — пусть господа историки разбирают, за то им и деньги платят. А насчет «временного правительства» отвечу вам, сударь мой, кратко: уж лучше двуглавый орел, чем безглавый осел… Тот хоть щипал да защищал. А этот сослепу бешеных собак веером обмахивал. Вот и домахался.

* * *

— Когда же вы в Швейцарию?

— Да все с этой окаянной визой путаюсь. Катаральное свидетельство от швейцарского врача представил, рекомендацию по политической благонадежности от предков Вильгельма Телля добыл, оспу привил, выпись из метрики моей послал, в санаторию за месяц вперед через банк внес… да вот, все толку не добьюсь.

— Чего же им надо?

— Залог, ироды, требуют. Если я там в санатории окочурюсь, так чтобы было на что венки купить и в цинковом ящике наложенным платежом обратно отправить. Гуманная нация, швейцарским бы сыром ей подавиться!

<II>

— Так как же вы все-таки полагаете: подлинное послание Зиновьева, или умные англичане сфабриковали его, чтобы верней Макдональда свалить?

— А не один ли черт? Если там в Москве красные олухи негодуют и отпираются, так какая же ихнему негодованию цена? К примеру, приведу вам из стародавней жизни такую быль. Закутит замоскворецкий купец, три месяца в злачном месте валандается, девок в шампанском купает, паркет икрой мажет, зеркала чем попало бьет. Очумеет до того, что его, словно куль, приятели без сознания чувств домой приволокут… А к вечеру приедет услужающий со счетом, тысячи на три наблудил, — что было, чего не было, разве все упомнишь? Купец для вида очки взденет, мутными глазами счет пробежит: все правильно — зеркала бил, паркет мазал, кофту на главной мадам разорвал. А почему сифон сельтерской приписан?! Когда же он сельтерскую пил?! Мошенники! Сию минуту двугривенный со счета скости! Упрется и шабаш. Так вот и Зиновьев этот самый со своим письмом. Будь он трижды проклят.

* * *

— Слыхали? Газета большевиков в Париже затевается.