Саша Черный. Собрание сочинений в 5 томах. Т.3 - Страница 37

§ 16. В заключение не мешает остеречь неопытных начинающих и молодых от некоторых слишком интенсивных приемов рекламы: меланхолические русские мужики, расхаживающие гуськом в лиловых пальто и со щитами на спинах по Невскому, никоим образом не должны их обслуживать, потому что даже в наше зоологическое время такая реклама, кроме убытков и неприятностей, ничего авторам не принесет.

<1913>

ЭЛЕГИЧЕСКАЯ САТИРА В ПРОЗЕ

У прекрасного Божьей милостью поэта Кирилла Такого-то был один крупный недостаток: он не походил ни на один из образцов, одобренных к печатанию в легкомысленных и пожилых изданиях, и вообще ни на кого не был похож. Если бы еще у человека было имя, — туда-сюда, — ради имени каких чудачеств не прощают. У Кирилла же не только не было имени, но долгое время на вопросы заведующих российской словесностью: «Где печатались до сих пор?» — легкомысленно отвечал: «А нигде не печатался!» Причем бесстрашно выдерживал укоризненно-суровый взгляд спрашивающего и прибавлял: «Надо же где-нибудь в первый раз, нельзя сразу во второй».

Родные и знакомые поэты (которые уже печатались) тщетно уговаривали беднягу «бросить» и заняться чем-нибудь путным… Кирилл находился в том маниакальном состоянии, которое заставляет всякое сильное дарование идти в мир, а не в канцелярии губернских казенных палат: кроме того, он хотел (будем беспощадны) и жить своим искусством, получая хлеб только из рук своей музы, или, выражаясь более вульгарно, желал получать построчную плату, — ибо он был не только даровит, но и беден.

Человек построил Хеопсову пирамиду, вычислил расстояние до солнца, прорыл Панамский перешеек. Мудрено ли, что Кирилл добился того, что его первые стихи были наконец напечатаны в «Еженедельном Пегасе для легкого трамвайного чтения»? В первый раз ради курьеза, потому что автор не был ни на кого похож, во второй раз потому, что он уже печатался, и потому, что стихотворение было короткое, а гонорар минимальный, в третий — потому, что он уже печатался два раза, и т. д.

Прошел год. Настала весна. Легкоокрыленный Кирилл ходил по стогнам столицы, сочувственно слушал щебетанье воробьев в Летнем саду и, покачиваясь на площадках трамваев, с радостной улыбкой косился на пассажиров. В руках одного из них был «Еженедельный Пегас», у другого — «Наш Зодиак», у третьего — «Счастье читателя», во всех этих органах из недели в неделю печатались его радостно-волнующиеся строчки, но никто из пассажиров еще не знал его, никто не знал, что автор стоит тут же, в дверях площадки, смотрит сквозь зеркальные стекла на кудрявые облака и видит то, чего никто не видит…

Прошел еще год. Кирилл печатался уже в двухнедельных журналах, выпустил свою первую благоуханную книгу, пережил сотни опечаток и рецензий, получал письма от читательниц, с просьбой выяснить свое credo, и приглашения на литературные чревовещания в кружках, а однажды, вернувшись осенью в столицу, узнал из вечерних газет, что он привез драму в стихах: «Золотой день», которой он, между прочим, никогда не писал. Слава стояла в передней… Несмотря на все это, дарование его все росло, было буйным, радостным, неожиданным. Иногда только, когда он, сидя у себя, — уже не в мансарде, а в довольно сносной меблированной комнате, — размечал, что «подходит» для «Парнаса», что для «Пегаса» и что для «Трезвого наблюдателя», им овладевало чувство, знакомое многим путешествовавшим в бурную погоду по морю. И еще тогда переживал он это состояние, когда приближалась очередная журнальная пятница или вторник, и он должен был, спеша, нести полувысохшие строчки, потому что «обещал» или потому, что это было нужно. Комната, стол, стирка, освещение, книги… Вы понимаете?

Еще год, второй, третий, четвертый. Книга вторая, книга третья, книга четвертая, книга пятая… Два бухгалтера, занимающиеся почему-то вместо своей специальности критикой, с чувством живейшей радости отметили, что Кирилл выправился и стал глаже (действительно, он стал глаже), «Би-ба-бу» вылил на него три очередные критические лохани. «Влас Ки-ка-пу» зарабатывал пародиями на его стихи больше, чем сам Кирилл, в волосах прекрасной музы блеснула первая седина — усталость, и закопошились бесчисленные подражатели. Один из них даже одевался, как Кирилл, и, пользуясь сходством фамилий, выступал от его имени в провинции на литературных вечерах.

Незаметно подполз первый пятнадцатилетний юбилей, но среди собравшихся за одним ресторанным столом многочисленных друзей, издателей, поклонников, репортеров и врагов самым скучным, самым безразличным и усталым в вечер юбилея был сам юбиляр. А возвращаясь после «за полночь затянувшейся дружеской беседы» домой, он в приливе откровенности (бенедиктин и английская горькая) сказал провожавшему его другу (не писателю): «Когда-то я был безумно счастлив, если видел свое имя в печати, — теперь я безумно счастлив… если могу хоть месяц не печататься».

Кирилл приобрел имя — такое же бесспорное и большое, как фирма Нобель, братья Ротшильд, Эдисон и проч. Книги его раскупались, как чернослив, и проникали всюду, от будуаров до самых демократических полок. В последней книге — двадцать четвертой — от «кривлянья», «экзотики» и хмеля не осталось и следа, острые углы стерлись, все было прилично, почти как у всех.

Наступил апофеоз. Маститые и пожилые издания поняли, что дальше ждать бессмысленно — Кирилл Такой-то ведь мог умереть, что бы они тогда получили? Две-три посмертных баллады, с бегло помеченными рифмами в концах длинных многоточий? Перед Кириллом, бывшим столько лет футбольным мячом для остроумных ног маститых и полумаститых оценщиков, распахнулись наконец ржавые маститые двери, и он возлег на почетное тучное лоно, поставляя изредка к очередному времени года блеклые и приличные строки, очень напоминавшие по своему вкусу вываренное суповое мясо. Метранпажу было отдано распоряжение всегда помещать их на первом месте.