Саша Черный. Собрание сочинений в 5 томах. Т.3 - Страница 155

155

Отчетливо и остро вскрыта черта, столь знакомая нам за последние трагические годы: в душном бытовом подполье даже кровно близкие люди становятся беспощадны и безжалостны друг к другу («Шурик»).

Целый круг людей, смытых и обезличенных революцией, автор символизирует в рассказе «Жилец» в лице неизвестно откуда появившегося Давида Васильевича. Человек приходит, уходит, ест и пьет, — но это тень от тени, и даже теплый мещанский уют, к которому он случайно приткнулся, не возвращает его самому себе. За простенькой фабулой — одна из самых горьких и близких нам трагедий российского бездорожья. К этому циклу можно отнести и очерки «Покупательница» и «Фокс».

Два рассказа — «Тринадцатый» и «Генералынин мопс» (чеховская фабула) не в тоне книги и несколько нарушают ее цельность.

Но в общем содержание сборника значительно, автор — уверенный в себе художник, у него свои глаза и слова. Язык Георгия Пескова благородно-сдержан, меток и прост. По темам — и краски. Действующие лица говорят сами, никогда за них не говорит автор. И полное отсутствие истерики, которую чувствуешь иногда в эмигрантских отражениях советского быта — немалое достоинство.

<1930>

РУССКАЯ КНИЖНАЯ ПОЛКА

В какое эмигрантское жилье не придешь, — прежде всего ищешь глазами: а есть ли здесь книжная полка? И нередко, увы, вместо книжкой полки со стопкой русских книг увидишь глупую куклу маркизу в углу диванчика, граммофонные пластинки с негритянскими завываниями, пачку билетов со скидкой в ближайшее кино («Скрежет страсти!», «Объятья мулатки!») и замусоленную колоду карт на столе.

«Помилуйте, — говорят иные, — какие там книги! Жизнь птичья, эмигрантская, где там еще на перелете книжной полкой обзаводиться».

Так ли?

Живем подолгу, многие десяток лет кряду сидят в своих «иноземных» углах, кое-кто и мебелью обзавелся и даже книжный шкаф купил по случаю подержанный… Но книг так и не завел.

Дорого!

Но ведь весь Пушкин стоит не дороже глупой куклы маркизы, нескольких пластинок с фокстротами, нескольких билетов в угловое кино, не дороже двух бутылок с вишневкой.

Скажем просто:

Только тот причастен к русской культуре и в меру сил хранит ее и передает своим детям, кто у себя дома, в своем гнезде, не может обойтись без русской книжной полки.

Ибо, если и от русской книги отвернемся, выбросив ее из обихода, — не превратится ли ежегодный праздник «Дня русской культуры» в торжественный холодный парад, в официальные поминки по гениям русской мысли?

1930

Париж

«КРОКОДИЛ»

С вялым недоумением перелистываешь очередной номер советского сатирического журнала «Крокодил». Тираж планетарный: пятьсот тысяч! Но, очевидно, только советские методы принудительного распространения могли создать такой тираж журналу, которому, по всей справедливости, следовало бы заменить боевую кличку «Крокодил» другим, вполне определяющим его содержание названием «Благонамеренная вобла».

Еще некоторое подобие сатиры, обглоданной до костей, можно найти в выкриках по адресу «капиталистов, империалистов и пацифистов». Но и эти, единственно свободные темы, играющие роль красной тещи, до того перекрыты во всех направлениях мордобойной казенной словесностью, что, собственно говоря, никакой сатиры и в помине нет. И невольно вспоминаешь (слова меняются, музыка остается), как в былые времена истинно-русские лабазники крыли «сицилистов»: буквально в том же музыкальном ключе, в котором расправляется «Крокодил» с «капиталистами». О пафосе такого рода очень своеобразно выразился Уэллс: «Они во что бы то ни стало хотят, чтоб у них изо рта шла пена. Они всячески стараются, чтобы этой пены было как можно больше…»

Основное задание журнала, впрочем, иное. Никакой внутренней сатиры — даже тени ее — по советскому расписанию не полагается. Попробуйте-ка изобразить Сталина хотя бы в таких сдержанно-иронических тонах, в каких когда-то «Сатирикон» подавал Столыпина… Но вот к услугам журнала серия «Степок-растрепок» — нижние чины из советских кантонистов: прогульщики, незадачливые кооператоры, летуны, беспомощные хозяйственники и пр., и пр. Им первое место. Отчего же и не перебить кости лежачим… О причинах сыпи — ни слова, но тыкать в каждый отдельный прыщ пальцами — с точки зрения советской сатирической гигиены — считается необходимым. И об образцах плохой продукции можно: о пиджаках об одном рукаве, о шестипалых перчатках, о расползающихся подштанниках… Бедный революционный «Будильник» даже не подозревает, что в стране планетарных достижений о таких вещах и писать зазорно: не капиталисты же им шестипалые перчатки поставляют.

В противовес стрелочникам, журнал выдвигает советских пай-мальчиков: ударника, попавшего на красную доску; премированного спеца, отмеченного статьей и портретом в газете; рабочего, «перевыполнившего промфинплан и награжденного поездкой на теплоходе»… Кажется, впервые от сотворения мира сатирический журнал занимается тем, что подносит читателям до приторности ароматный букет положительных типов. Крокодил сам по себе животное противное, но «Крокодил», обмазанный малиновым сиропом, — совершенно нестерпим.

И все-таки — тираж в 500 000! Воображаю, какой внутренней словесностью кроет усталый советский рабочий коллективную редакцию «Крокодила», перелистывая в минуты досуга страницы, которые, словно в припадке сонной болезни, составлял ответственный бухгалтер симферопольского пищевого треста…

155